Судьба российских немцев в XX веке это невидимая трагедия. Есть маленькие трагедии, есть большие – а есть невидимые.
Помню, в самом начале моей жизни в Германии я обмолвилась на языковых курсах о судьбе моих родителей и бабушек с дедушками, которых в тридцатые годы судьба забросила в Туркмению. Далеко от Волги. И еще дальше от Котласа, куда они были выселены как раскулаченные. И откуда сбежали, спасаясь от репрессий. Впрочем, это была длинная дорога от одних репрессий к другим…
Преподаватель на курсах проявил неподдельный интерес к этим перипетиям. Он начал расспрашивать меня подробней – и о репрессиях, и о том, почему мои предки стали жертвами столь очевидной несправедливости. И о других жертвах. И о масштабах жертв.
Естественно, разговор перешел на тему депортации по указу от 28 августа 1941 года. Об огульном обвинении, выдвинутом против целого народа. О тяжкой расплате за несовершенные преступления. О том, что обвинение с советских немцев так и не было снято. Он слушал, сокрушенно качал головой. Потом схватил ручку, начал записывать основные даты и вехи: август сорок первого, создание трудармии, введение комендатуры, отмена комендатуры, начало массового выезда российских немцев в Германию, заверение Ельцина о том, что воссоздания немецкой автономии на российской земле не будет.
Совершенно очевидно, что все эти факты были для него в новинку. Хотя человек, в общем, с близкой судьбой. Немец из Румынии, из Семигорья (Трансильвании). Значительно старше меня. Решение «немецкого вопроса», тоже далекое от справедливости, в социалистической Румынии и Венгрии (городок, где он жил, отходил то к одной стране, то к другой) наложило отпечаток и на его судьбу. Но всю меру несчастий, выпавших на долю российских немцев, он даже представить себе не мог – человек, закончивший немецкую школу, читавший с детства немецкие книги, газеты и журналы. «Румын», уточняющий, что язык, на котором говорили в их городке, похож на швебиш – и, заметьте, нисколько не похож на румениш…
Трагедия российских немцев вроде бы общеизвестна. Но кому из «посторонних» ни начнешь рассказывать – читаешь в глазах ужас пополам с недоверием. Люди знают и не знают. И в каком-то смысле, вероятно, не желают знать. Мол, сколько можно сокрушаться по прошлому…
КАК НАС ОТУЧАЛИ ОТ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА
Притчей во языцех (простите за каламбур) стала безъязыкость российских немцев, приток которых все больше увеличивался начиная с 80-х годов. Стало проще – логичней, что ли? – называть их, например, казахами, чем «такими же, как мы». Причем называть не только за глаза и в сплетнях, но даже в газетных материалах. «Der junge Kasache Johannes Müller»… Понятно, раз выходец из Казахстана – значит казах. Меня, например, спрашивали, на полном серьезе, разговариваю ли я дома, со своей семьей, по-узбекски. Мою родину, Туркмению (из которой наша семья перебралась в Узбекистан), бывало, именовали Tunesien. Ну какая, действительно, разница – саксаулы, аксакалы?… Интересней отвлечься на экзотику, чем признать этническую общность. Особенно если эта «экзотическая» часть этнической общности говорит с акцентом. И если между собой ей проще объясниться по-русски, чем по-немецки.
Иногда это вообще граничит с упреком: «Почему вы не разговариваете по-немецки?» Но попробуй объясни в двух словах, как нас отучали от родного языка. Моя бабушка по-русски говорила с сильным акцентом, читала и писала только по-немецки. Мама сохранила немецкий, но по-русски говорит безукоризненно. В юности она очень хотела стать учителем. Ясно, что мечта о высшем образовании в «комендатурские» времена была неисполнимой. Удалось поступить в медицинское училище. Но училась в максимальном удалении от «центров», в Киргизии. Разговаривала бы она с немецким акцентом – не приняли бы в училище и там.
ЗАСЛУЖЕННЫЙ ШПИОН РЕСПУБЛИКИ
Известный артист Михаил Жаров вспоминал такой случай. В 1941 году, когда началась война, Малый театр был на гастролях где-то в глубинке. Выступали в маленьких городках, играли чуть ли не на клубных сценах. И вот в одном из таких городков пропал артист Николай Рыжов. Может быть, помните, был такой исполнитель ролей Кагановича в фильмах «Клятва», «Сталинградская битва», «Падение Берлина». И вот «Каганович» пропал.
Руководство театра обратилось в местный обком. Обком поднял на уши милицию. Милиция проявила расторопность. Тем более, что Рыжов сидел в камере предварительного заключения в одном из милицейских отделений. Что случилось?
Он гулял по городу, в который приехал театр. Увидел на перекрестке, что у столба с рупором громкоговорителя собралась небольшая толпа. Слушали сводку Совинформбюро. Рыжов тоже остановился послушать. На него стали оглядываться. Сначала с любопытством, потом с подозрением. Дескать, по виду явно не наш. Да и культурный какой-то. Дальше – как в песне: «Ясно, немец!» Подозвали милиционера, нашептали ему в большие уши под кургузой фуражкой. Милиционер взял заслуженного артиста железными пальцами за локоть и отвел в отделение. А там начался Малый театр. Обличительные реплики с продолжительными паузами, красноречивые жесты и выразительные позы. «Значит, так и запишем: кличка Артист. А кто еще состоит в вашей, хе-хе, труппе, господин Артист?» Исполнитель роли Пьера Безухова в инсценировке «Войны и мира» уже сам был готов поверить в то, что он немецкий шпион. Если бы не звонок сверху, расставивший все по местам.
Давайте немного изменим предлагаемые обстоятельства. Все – в точности как было. Но вместо «подозрительно хорошо одетого» артиста из Москвы – некто, говорящий по-немецки. Что бы с ним сделали? Даже до отделения не довели бы. Прямо там, под столбом, втоптали бы в грязь.
Это не голословные рассуждения. Это суровая правда той жизни. Правда войны и практически всего послевоенного периода. Моего дедушку осудили как врага народа за то, что он в колхозной кузне пел немецкие песни. До войны он не дожил. В заключении молодой здоровый мужчина превратился в доходягу, его сактировали перед началом войны, милостиво позволили умереть дома.
Наступило такое время, когда носители немецкого языка стали до ужаса его бояться. Переходили кто на что мог – на русский, на туркменский, на киргизский.
Моему отцу, когда началась война, было семь лет. До этого времени он говорил только по-немецки. Но к окончанию школы напрочь его забыл. И, так сказать, больше не вспоминал. Родной язык настолько глубоко ушел в подполье его души, что перед переездом в Германию отец не смог сдать языковой тест. Но все же временами он прорывается из подполья. Неожиданными словечками, выражениями, характерной образностью. Помню, вскоре после переезда в Германию перебирали мы немецкие названия рыб, естественно, не все могли перевести на русский.
– Scholle? – переспросил отец. И не задумываясь разъяснил: – Это камбала.
Посмотрели в словаре – точно! Вот о таких вещах хотелось бы рассказывать недоумевающим по поводу утраты нашей родной речи. Грабитель напускает страх на прохожего в темном переулке: «Кошелек или жизнь!» Ну а жертв колоссальной антинемецкой чистки в Советском Союзе, отобрав у них кошельки и, вообще, все что нажито, поставили перед другим выбором: язык или жизнь.
ЖИЗНЬ ПОБЕЖДАЕТ
Может, кто-то упрекнет: чего, мол, это ты только про свою семью? Но ведь именно семейные истории – истина из первых рук. Со стороны не разглядишь то, что видно в домашнем кругу. Любая немецкая семья, перепаханная ржавым плугом депортации, хранит немало таких историй.
Одна лишь просьба: не храните втуне. Присылайте к нам в журнал – мы всегда найдем место для того, чтобы их опубликовать.
Тех, кто все это пережил, остается уже немного. Но как провести черту между пережившими и «избежавшими»? Родившиеся после 1954 года формально считаются избежавшими комендатуры. Но вернуться к местам прежнего проживания немцам не разрешили. Причем разрешение не «прозвучало» и в последующие десятилетия, даже после развала СССР.
На демографическую карту России XXI века накладывается карта спецпоселений (комендатур) за 1953 год. В чем это выражается? В Москве, где проживает до десяти процентов населения страны, – менее пяти тысяч немцев. Можно добавить сюда примерно десять тысяч тех, кто признает себя потомками российских немцев. Но все равно на круг набирается не более 0,01 процента москвичей. А в Алтайском крае, где проживает чуть больше одного процента россиян, – свыше 50 тысяч немцев.
Демографическая статистика по ту и по сю сторону Урала – таблица контрастов. В Курской области около пятисот немцев, в Новосибирской свыше 30 тысяч. В Астраханской и Кировской областях примерно по тысяче, в Омской более 50 тысяч. В Воронежской области менее полутора тысяч, в Свердловской в десять раз больше. Примеры можно продолжать. Как говорится, чем дальше в лес…
Но кроме объективных факторов, таких как доступность (а главным образом недоступность) жизненных пространств и ценностей, нельзя сбрасывать со счетов внутренние факторы. Ощущение несмываемого пятна – на коже, на поступках, на биографии. Тяжесть душевных тормозов. С отменой комендатуры не ушло чувство страха. Не ушла укоренившаяся привычка к осторожности и скрытности, которая передавалась от родителей детям, от бабушек и дедушек внукам. «Не выделяйся! Не умничай! Семь раз отмерь, один раз отрежь! Двадцать раз подумай, потом ответь – а лучше промолчи!» Да и как иначе? Кличка «фашист» не исчезла вместе с фашистами. Причем фашисты исчезли в Германии, а в Советском Союзе немецких фашистов не было никогда. Были клички. Братская семья советских народов (или, правильней сказать, пропагандистская машина, управлявшая сознанием этой семьи) умела даже несомненные достоинства немецких соотечественников называть обвинительным тоном. Бери и нарезай цитаты. «Бережливые? Это потому что немцы скупердяи!» – «Аккуратно пьет, собака! Вылитый немец!»
А впрочем, любой намек на «немецкое» безжалостно вымарывался из советской действительности. Космонавта Титова на первый космический полет поставили дублером, хотя подготовлен он был, по многим отзывам (даже самого Гагарина), лучше. Имя подкачало! Причем подкачало настолько, что после приземления кандидатура Германа Титова никогда уже не рассматривалась на повторный полет.
В общем, если ты Герман, то твоя очередь позади. А если вдобавок не Степанович, а Генрихович или Альбертович, то место тебе разве что в кино. В образе главного злодея.
Я далека от мысли, что наш народ стал забитым и покорным. Вовсе нет. Но в значительной мере пострадал его социальный статус. До революции московская, а особенно питерская духовная элита – врачи, ученые, писатели, художники, музыканты, учителя, организаторы
производства – в значительной мере были представлены немцами. После революции, особенно с 30-х годов произошло сильное вымывание этого социального слоя. В результате депортации число немецких представителей упало почти до нуля. Ну, все же не до нуля. Остались единицы – зато какие! Пианист Святослав Рихтер, один из немногих (может быть, единственный), кто умел сочетать виртуозное исполнение с глубокой интерпретацией исполняемых произведений. Физик и ракетчик Борис Раушенбах, подаривший человечеству обратную сторону Луны. Актриса Татьяна Пельтцер, способная не только держать внимание тысячного зала, но, при необходимости, послать кого угодно куда надо, от художественного руководителя театра до руководителя партии и советского государства.
Да, номенклатурные должности для немцев оставались закрытыми. Например, единственного «в те времена» немца-
парторга на крупном, да еще и режимном предприятии я встретила в самом центре пустыни Кызылкумы, куда не только Макар телят не гонял, но и Махмуд своих баранов. Так соблюдались национальные пропорции в подборе и расстановке кадров.
А вот казахстанское чудо – освоение целины – между наездами и отъездами городских энтузиастов сотворено во многом немецкими руками. Руками колхозников, строителей, мелиораторов, водителей, ремонтников. Простых трудяг, среди которых и Германы, и Генриховичи с Альбертовичами. Об этом мало говорили. И почти не писали в газетах. Но – не отнимешь. И это, как ни странно, тоже часть продолжительной и многомерной истории под названием Депортация.
Нет, у народа не развилось чувство неполноценности. Народ не утратил своей вековой гордости.
Но то, что было пережито, так или иначе влияет на нашу аутентичность. И, по идее, должно нас объединять – в самых разных жизненных обстоятельствах, под самыми разными, в том числе деструктивными влияниями. Когда российских немцев загоняли на Колыму, за Полярный круг, в Кулундинские степи, в карагандинские шахты, у них хотели отнять национальное самосознание, лишить гордости, сделать игрушкой в руках государства-деспота и государственных деспотов. Не получилось.
Так давайте же и мы сами, в нынешней ситуации, не будем лишать себя национальной самобытности. Не будем терять друг друга и самих себя в погоне за геополитическими миражами.
Начиная со сталинских репрессий и кончая ельцинскими подношениями в виде «отравленного полигона» нас стремились сделать людьми без родины, сиротами в собственном доме.
Мы обрели свою родину. В принципе, она предоставила нам все, что только может понадобиться самодостаточному человеку, самодостаточному народу. А от добра добра не ищут.
Елена Шлегель
Фото: ©Museum für russlanddeutsche Kulturgeschichte